Вот как определяются эти два понятия у К. Кастанеды: «Неведомое в свое время становится известным. Непостижимое, с другой стороны, – это неописуемое, немыслимое, неосуществимое. Это что-то такое, что никогда не будет нам известно, однако это что-то есть там – ослепляющее и в то же время устрашающее в своей огромности».

Но прежде чем перейти к рассмотрению этих предметов, необходимо обратить внимание на следующее: будущего не существует. Нам трудно сказать: «В будущем, завтра утром я пойду на работу». Когда я собираюсь через неделю дописать главу, через месяц поехать на юг, а через год написать новую книгу, я действую в продолженном настоящем. В будущем же может быть все что угодно. В будущем я могу стать альпинистом или переселиться в Японию, жениться на китаянке или вживить себе в мозг имплантат. Все это никак не связано с существующими событиями и в равной мере отражает игру моей фантазии и спектр пространства возможностей. Про будущее можно рассказывать сказки или страшилки, которые не побуждают ни к каким действиям, так как правильно распознаются как развлекательные тексты.

В эссе «О невозможности прогнозирования» С. Лем пишет: «Здесь автор провозглашает тщетность предвидений будущего, основанных на вероятностных оценках. Он хочет показать, что история сплошь состоит из фактов, совершенно немыслимых с точки зрения теории вероятностей. Профессор Коуска переносит воображаемого футуролога в начало XX века, наделив его всеми знаниями той эпохи, чтобы задать ему ряд вопросов. Например: “Считаешь ли ты вероятным, что вскоре откроют серебристый, похожий на свинец металл, который способен уничтожить жизнь на Земле, если два полушария из этого металла придвинуть друг к другу, чтобы получился шар величиной с большой апельсин? Считаешь ли ты возможным, что вон та старая бричка, в которую господин Бенц запихнул стрекочущий двигатель мощностью в полторы лошади, вскоре так расплодится, что от удушливых испарений и выхлопных газов в больших городах день обратится в ночь, а приткнуть эту повозку куда-нибудь станет настолько трудно, что в громаднейших мегаполисах не будет проблемы труднее этой? Считаешь ли ты вероятным, что благодаря принципу шутих и пинков люди вскоре смогут разгуливать по Луне, а их прогулки в ту же самую минуту увидят в сотнях миллионов домов на Земле? Считаешь ли ты возможным, что вскоре появятся искусственные небесные тела, снабженные устройствами, которые позволят из космоса следить за любым человеком в поле или на улице? Возможно ли, по-твоему, построить машину, которая будет лучше тебя играть в шахматы, сочинять музыку, переводить с одного языка на другой и выполнять за какие-то минуты вычисления, которых за всю свою жизнь не выполнили бы все на свете бухгалтеры и счетоводы? Считаешь ли ты возможным, что вскоре в центре Европы возникнут огромные фабрики, в которых станут топить печи живыми людьми, причем число этих несчастных превысит миллионы?” Понятно, говорит профессор Коуска, что в 1900 году только умалишенный признал бы все эти события хоть чуточку вероятными. А ведь все они совершились. Но если случились сплошные невероятности, с какой это стати вдруг наступит кардинальное улучшение и отныне начнет сбываться лишь то, что кажется нам вероятным, мыслимым и возможным?»

Вместо того чтобы пытаться предсказать будущее, нам надо сосредоточиться на его принципиальной непостижимости. Правильные предсказания скорее похожи на случайные попадания из большого количества выстрелов, чем на результат работы некого систематического метода. В силу этого человек, вооруженный моделью принципиально непредсказуемого будущего, может оказаться в выигрыше по отношению к тому, кто думает, что может знать конкретное будущее. Например, принципиальное знание непредсказуемости игры в рулетку удерживает рационального субъекта от игры в нее и от закономерного проигрыша, тогда как любой человек, верящий в возможность ее предсказания, рано или поздно проигрывает.

С другой стороны, принципиальная непредсказуемость будущего человеческой цивилизации буквально является концом света – то есть тьмой в конце туннеля. Конец света, то есть крах нашей познавательной способности, уже случился. И потребуется только время, чтобы он материализовался в крах физический, подобно тому, как погасший фонарь в темноте рано или поздно означает падение. Парадоксальным образом, однако, эта невозможность знать будущее в самых его главных аспектах сопровождается и даже вызывается ростом нашего знания о настоящем и об устройстве мира в деталях.

Но вовсе не та непредсказуемость, которая нам известна, имеет значение. Гораздо опаснее та, которая скрыта под личиной достоверного знания. Как говорят в разведке: «Только тот, кому по-настоящему доверяют, может на самом деле предать». Когнитивные искажения, описанные в предыдущей главе, и в первую очередь сверхуверенность, приводят к тому, что наша картина мира оказывается существенно отличающейся от реальности и рано или поздно терпит катастрофу, сталкиваясь с ней.
Непостижимость и невычислимость

Целый ряд принципиально важных для нас процессов настолько сложен, что предсказать их невозможно, поскольку они невычислимы.

Невычислимость может иметь разные причины.

• Она может быть связана с непостижимостью процесса (например, технологическая сингулярность или, например, то, как теорема Ферма непостижима для собаки), то есть связана с принципиальной качественной ограниченностью человеческого мозга. (Такова наша ситуация с предвидением поведения сверхинтеллекта в виде ИИ.)

• Она может быть связана с квантовыми процессами, которые делают возможным только вероятностное предсказание, то есть недетерминированностью систем (прогноз погоды, мозга).

• Она может быть связана со сверхсложностью систем, в силу которой каждый новый фактор полностью меняет наше представление об окончательном исходе. К таковым относятся модели глобального потепления, ядерной зимы, глобальной экономики, модели исчерпания ресурсов. Четыре последние области знаний объединяются тем, что каждая описывает уникальное событие, которого еще никогда не было в истории, то есть является опережающей моделью.

• Невычислимость может быть связана с тем, что подразумеваемый объем вычислений хотя и конечен, но настолько велик, что ни один мыслимый компьютер не сможет его выполнить за время существования вселенной (такая невычислимость используется в криптографии). Этот вид невычислимости проявляется в виде хаотической детерминированной системы.

• Невычислимость связана также с тем, что, хотя нам может быть известной правильная теория (наряду со многими другими), мы не можем знать, какая именно теория правильна. То есть теория помимо правильности должна быть легкодоказуемой для всех, а это не одно и то же в условиях, когда экспериментальная проверка невозможна. В некотором смысле способом вычисления правильности теории, а точнее – меры уверенности в них, является рынок, где делаются прямые ставки или на некий исход, или на цену некого товара, связанного с прогнозом, например цены на нефть. Однако на рыночную цену теории влияет много других факторов: спекуляции, эмоции или нерыночная природа самого объекта. (Бессмысленно страховаться от глобальной катастрофы, так как некому и не перед кем будет за нее расплачиваться, и в силу этого можно сказать, что ее страховая цена равна нулю.)

Еще один вид невычислимости связан с возможностью осуществления самосбывающихся или самоотрицающих прогнозов, которые делают систему принципиально нестабильной и непредсказуемой.

• Невычислимость, связанная с предположением о собственном местоположении (self-sampling assumption – см. об этом книгу Н. Бострома[2]). Суть этого предположения состоит в том, что в некоторых ситуациях я должен рассматривать самого себя как случайного представителя из некоторого множества людей. Например, рассматривая самого себя как обычного человека, я могу заключить, что я с вероятностью в 1/12 имел шансы родиться в сентябре. Или с вероятностью, допустим, 1 к 1000 я мог бы родиться карликом. К невычислимости это приводит, когда я пытаюсь применить предположение о собственном местоположении к своим собственным знаниям.

Например, если я знаю, что только 10 % футурологов дают правильные предсказания, то я должен заключить, что с шансами 90 % любые мои предсказания неправильные. Большинство людей не замечают этого, поскольку за счет сверхуверенности и повышенной оценки рассматривают себя не как одного из представителей множества, а как «элиту» этого множества, обладающую повышенной способностью к предсказаниям. Это особенно проявляется в азартных играх и игре на рынке, где люди не следуют очевидной мысли: «Большинство людей проигрывают в рулетку, следовательно я, скорее всего, проиграю».

• Похожая форма невычислимости связана с информационной нейтральностью рынка. (Сказанное далее является значительным упрощением теории рынка и проблем информационной ценности даваемых им показателей. Однако более подробное рассмотрение не снимает названную проблему, а только усложняет ее, создавая еще один уровень невычислимости – а именно невозможности для обычного человека ухватить всю полноту знаний, связанную с теорией предсказаний, а также неопределенности в том, какая именно из теорий предсказаний истинна. См. об информационной ценности рынка так называемую no trade theorem.[3])

Идеальный рынок находится в равновесии, в котором половина игроков считают, что товар будет дорожать, а половина – что дешеветь. Иначе говоря, выиграть в игре с нулевой суммой может только более умный или осведомленный, чем большинство людей, человек. например, цена на нефть находится на таком уровне, что не дает явных подтверждений ни предположению о неизбежности кризиса, связанного с исчерпанием нефти, ни предположению о неограниченности нефтяных запасов. В результате рациональный игрок не получает никакой информации о том, к какому сценарию ему готовиться. Та же самая ситуация относится и к спорам: если некий человек выбрал точку зрения, противоположную вашей, и вам ничего не известно о его интеллекте, образованности и источниках информации, а также о своем объективном рейтинге, то есть шансы 50 на 50, что он прав, а не вы. Поскольку объективно измерить свой интеллект и осведомленность крайне трудно из-за желания их переоценить, следует считать их находящимися в середине спектра.

Поскольку в современном обществе действуют механизмы превращения любых будущих параметров в рыночные индексы (например, торговля квотами по Киотскому протоколу на выбросы углекислого газа или ставки на выборы, войну и т. д., фьючерсы на погоду), то это вносит дополнительный элемент принципиальной непредсказуемости во все виды деятельности. В силу такой торговли мы не можем узнать наверняка, будет ли глобальное потепление, исчерпание нефти, какова реальная угроза птичьего гриппа, поскольку возникает коммерческая заинтересованность подтасовать результаты любых релевантных исследований, и даже если есть абсолютно честное исследование, то мы не можем знать этого наверняка и испытываем недоверие к любым экспертным оценкам.

Еще одна причина невычислимости – секретность. Как поговорка, что «есть ложь, наглая ложь, статистика и статистика о нефтяных запасах». Если мы пытаемся учесть эту секретность через разные «теории заговора» в духе книги Симмонса «Сумерки в пустыне»[4] о преувеличенности оценок запасов саудовской нефти, то мы получаем расходящееся пространство интерпретаций. (То есть в отличие от обычного случая, когда точность повышается с числом измерений, здесь каждый новый факт только увеличивает раскол между противоположными интерпретациями.) Ни один человек на Земле не обладает всей полнотой секретной информации, поскольку у разных организаций разные секреты. Психологической стороной этой проблемы является то, что люди рассуждают так, как если бы никакой невычислимости не было. То есть можно обнаружить сколько угодно мнений и рассуждений о будущем, в которых его принципиальная и многосторонняя непредсказуемость вовсе не учитывается, равно как и ограниченность человеческой способности достоверно о нем рассуждать.
Не всякое предсказание – прогноз

Есть два различных класса прогнозов – о том, что будет, о том, когда это будет. Идеальный прогноз должен отвечать на оба эти вопроса. Однако поскольку до идеала в прогнозах обычно далеко, то одни прогнозы лучше говорят о том, что будет, а другие о том, когда.

Наилучший результат в отношении времени события можно получить, вообще не вникая в фактическую суть событий, а анализируя события статистически. Например, если знать, что рецессия в США бывает в среднем один раз в 8 лет с разбросом плюс-минус два года, это позволяет довольно неплохо угадывать время следующей рецессии, не вникая в ее фактические причины. C другой стороны, анализируя фундаментальные причины событий, можно совершить значительную ошибку во времени их наступления, которое во многих случаях зависит от случайных и невычислимых факторов. Например, мы наверняка можем утверждать, что рано или поздно в районе Калифорнии произойдет мощное землетрясение силой до 9 баллов, связанное с подвижкой океанической коры под материковую, но точное время этого события нам не известно.

Исследуя глобальные катастрофы в XXI веке, мы пытаемся ответить на оба вопроса, поскольку мы описываем не только их механизмы, но и утверждаем, что эти механизмы могут реализоваться в течение ближайших нескольких десятков лет. Возможно, некоторым читателям будет проще допустить возможность реализации этих механизмов не через 30, а через 300 лет. Кому-то трудно поверить, что нанороботы будут созданы через 30 лет, но они вполне готовы допустить их возможность в XXIV веке. Таким читателям можно сказать, что, исходя из принципа предосторожности, мы рассматриваем наиболее опасный сценарий наиболее быстрого развития ситуации и что действительно возможно, что эти же самые события произойдут значительно позже. Р. Курцвейль, рассматривая вопрос ускорения темпов исторического времени и скорости технологического прогресса, предлагает считать XXI век равным по объему инноваций предыдущим 20 000 годам человеческого развития. И тогда нанороботы вполне могут появиться через 30 лет.

Вообще принцип предосторожности по-разному влияет на разные прогнозы. Если мы чего-то опасаемся, то мы должны взять наименьшую реалистическую оценку времени, оставшегося до этого события. Однако если мы надеемся на что-то, то в этом случае мы должны брать наибольшую оценку времени. В силу этого моя оценка времени возникновения опасных для людей нанороботов-репликаторов значительно отличается от моей оценки того времени, когда полезные нанороботы будут очищать сосуды человеческого тела. Первого следует начинать бояться через десять лет, тогда как на второе можно наверняка рассчитывать только к концу XXI века.

Теперь разберем важное когнитивное искажение, связанное со степенью доступности информации о неком прогнозе. С одной стороны, общепризнанным является утверждение о том, что «никто не смог предсказать Интернет», а с другой – широко распространенное возражение на это, состоящее в том, что Ефремов и ряд других писателей-фантастов и исследователей предсказали нечто подобное. На эту тему вспоминается закон Мерфи: «Что бы ни случилось, всегда найдется кто-то, кто скажет, что он знал это заранее». И это вполне статистически объяснимо: в природе всегда существует огромное количество мнений, и всегда найдется то, которое совпадет с получившимся результатом с заданной точностью.

Например, если несколько десятков человек загадают возможный результат выпадения числа в рулетке, то среди них наверняка найдутся один или два, которые будут заранее «знать» исход игры. Но если взять всю группу в целом, то она ничего не знает о возможном исходе игры. Этот прием применяется в бизнесе. Допустим, я создаю десять небольших инвестиционных фондов, которые применяют разные стратегии игры на рынке акций. Из них один получает значительную прибыль, а девять других терпят ущерб (превышающий в сумме прибыль первого фонда). Затем я вывешиваю повсюду рекламу первого фонда: «Фонд Х заработал 300 процентов годовых! Вкладывайте деньги в фонд Х!», а остальные девять фондов закрываю. В результате у потенциальных инвесторов создается ложное впечатление, что фонд Х является особенно гениальным в зарабатывании денег. Хотя именно этот пример с фондом я придумал, исследования показывают, что за счет данного эффекта селекции (эффект выживших) рекламируемые доходы инвестиционных фондов в среднем завышены на 0,9 процента.

Из сказанного следует, что прогноз становится прогнозом не тогда, когда он был высказан, а тогда, когда он становится общеизвестным и общепризнанным. Поэтому претензии отдельных людей на то, что они «предсказали Интернет», являются безосновательными. Кроме того, если сравнить эти предсказания с тем, что мы имеем, мы увидим, что считать их предсказаниями можно с огромной натяжкой. Интернет вовсе не является всемирной библиотекой, наоборот, поступление в него книг ограничено правилами копирайта. Однако он является средой для общения, блогов, ботнетов и всего того, что нельзя было даже предположить до его появления. Чем точнее предсказания будущего, тем менее они вероятны. Легко предсказать «всемирный информаторий», однако гораздо меньше шансов угадать его точное имя – Интернет.

Особая трудность предсказания глобальной катастрофы состоит в том, что она является не тенденцией и закономерным процессом, как, скажем, рост народонаселения и закон Мура, а однократным событием, которое может произойти или не произойти. Она может произойти, даже если вероятность крайне мала, и не произойти вопреки очень большой своей вероятности. Когда она произойдет, некому будет судить о вероятности. Если это событие будет длительным (например, подлет огромного астероида или распространение заразы), то люди до самого конца не будут знать, происходит ли окончательная катастрофа, или кто-то выживет. Таким образом, глобальная катастрофа непостижима – ни при каких обстоятельствах не будет никого, кто будет знать, что она произошла. (Как в стихах Егора Летова: «Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг».)

Другим способом осознать ограниченность наших знаний о будущем и познакомиться с его непостижимостью является исследование предсказаний, сделанных в прошлом, что именуется «палеофутурологией». Основное впечатление от старинных картин будущего, рассказов и даже научных прогнозов – насколько не похоже это на настоящее. Например, открытки XIX века, изображающие будущие летательные аппараты. При этом есть ощущение однородности всех этих прошлых образов будущего – и однородности причин того, что они не стали реальными предвидениями. Иначе говоря, изучение прошлых попыток предсказать будущее дает нам знание о некоторых систематических ошибках, которые люди совершают, пытаясь осуществить предвидение. В картинах будущего бросаются в глаза:

1) избыток летательных средств; небоскребы, роботы, огромные транспортные средства;

2) «древнеримские» одежды;

3) подчеркнуто светлый образ (но иногда – подчеркнуто мрачный);

4) изменение главных деталей при сохранении мелкой атрибутики – например, в каждом доме компьютер, но это все еще ламповый компьютер;

5) невозможность выйти за пределы своего художественного стиля, то есть в 50-е годы вещи будущего изображаются в дизайне 1950-х годов, хотя намеренно пытаются этого избежать;

6) безличность – изображены толпы или усредненные персонажи, а не личности.

Причины этого, видимо, заключаются в следующем:

1) будущее перестает восприниматься как реальность, и к нему применяются приемы построения художественного образа сказочного мира. То есть в нем позволяется нарочитая нереалистичность. Сравните: «В 2050 году люди будут ходить в прозрачных электрических тогах» и «В 2050 году я буду ходить в прозрачной электрической тоге». Вторую фразу я не напишу в здравом уме, потому что я не собираюсь ходить в прозрачной тоге;

2) будущее заменяется атрибутами будущности – самолетами, небоскребами, роботами;

3) образ нацелен на то, чтобы воздействовать на современного автору зрителя. В нем подчеркивается то, что будет наиболее интересно и в то же время понятно современнику: необычная техника. В результате мы имеем не образ будущего, а образ техники будущего. Но не учитывается взаимовлияние общества, техники, экономики и истории;

4) вещи будущего мира придумываются по отдельности, а не соединяются в систему. Поэтому изображают город с большим количеством самолетов и небоскребов, не думая, как одно с другим будет взаимодействовать;

5) наконец, невозможность придумать простые, очевидные нам решения – как пульт дистанционного управления, мышь, графический интерфейс;

6) злоупотребление экстраполяциями явных тенденций;

7) предсказание будущего – это всегда предсказание поведения более сложной, более интеллектуальной системы силами менее сложной и менее интеллектуальной. В этом смысле оно подобно попыткам предсказания поведения ИИ – и может служить иллюстрацией меры ошибочности в этом.
Невозможный «черный лебедь»

Принципиальной непредсказуемости будущих событий и склонности людей недооценивать маловероятное на их взгляд посвящена вышедшая в 2007 году книга Нассима Талеба «Черный лебедь». (Taleb Nassim Nicholas. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. – New York: Random House, 2007.) Талеб пишет, что до открытия Австралии люди в старом мире считали, что все лебеди – белые, и в этой вере нет ничего удивительного, так как она полностью подтверждалась эмпирическими данными. Открытие первого черного лебедя было большим сюрпризом для орнитологов, но главное в истории, по словам Талеба, не это. Эта история иллюстрирует жесткую ограниченность нашей способности учиться на основании опыта и хрупкость нашего знания.

Одно-единственное наблюдение может разрушить обобщение, основанное на миллионах наблюдений в течение тысячелетий. Талеб предлагает называть «черным лебедем» событие, которое имеет три следующих атрибута:

1) оно необычно и лежит за пределами наших ожиданий;

2) последствия этого события крайне велики;

3) несмотря на нерядовой характер этого события, человеческая природа заставляет нас придумать такие объяснения этому событию, что оно выглядит задним числом объяснимым и предсказуемым.

То есть три отличительных свойства «черного лебедя» – это редкость, значительные последствия и ретроспективная предсказуемость. Небольшое количество «черных лебедей» объясняет, по словам Талеба, почти все свойства нашего мира: успех идей и стран, динамику исторических событий, личную историю людей. Более того, по мнению Талеба, с ходом истории, от неолита до наших дней, частота «черных лебедей» растет, и жизнь становится все более непредсказуемой.

Далее Талеб приводит классические примеры непредсказуемости событий вроде Первой и Второй мировых войн для людей, которые жили до этих событий. К сожалению, мы не можем оценить реальную степень непредсказуемости этих событий для людей, живших в то время, так как наше представление непоправимо искажено последующим знанием. Однако Талеб утверждает, что прихоти, эпидемии, мода, идеи, возникновение стилей искусств – все это имеет динамику событий, подобную «черным лебедям».

Комбинация низкой предсказуемости и значительных последствий делает «черных лебедей» трудноразрешимой задачей, но вовсе не это является главной проблемой, которую Талеб обсуждает в своей книге. Самое главное состоит в том, что мы склонны действовать так, как если бы «черных лебедей» не существовало.

Для разъяснения этого момента Талеб обращается к своему опыту работы в сфере финансов. Он утверждает, что обычные портфельные инвесторы воспринимают риск как колоколообразную кривую нормального распределения некой величины вокруг ее среднего значения. Однако в их расчетах вы не найдете возможностей «черных лебедей». Стратегию своего инвестиционного фонда Талеб построил именно на использовании этого психологического свойства людей. Он покупал контракты (опционы), которые стоили очень дешево, но приносили прибыль только в случае очень редких явлений-катастроф, и затем ждал, как рыбак, закинувший удочку. Любые внезапные колебания рынка приносили ему прибыль.

Центральной идеей своей книги Талеб считает нашу слепоту относительно случайности, особенно относительно больших событий. Он вопрошает, почему мы концентрируемся на пенни, а не на долларах. Почему мы концентрируемся на малых процессах, а не на больших. Почему, по словам Талеба, чтение газеты в действительности уменьшает наше знание о мире, а не увеличивает его.

Нетрудно увидеть, продолжает он, что жизнь – это кумулятивный эффект нескольких значительных событий. Далее Талеб предлагает мысленный эксперимент: рассмотреть свою собственную жизнь и изучить роль в ней непредсказуемых внезапных событий с огромными последствиями. Много ли технологических перемен пришли именно в тот момент, когда вы их ожидали? Вспомните в своей жизни моменты выбора профессии, встречи спутника жизни, изгнания с родины, предательства, внезапного обогащения и разорения – как часто такие вещи случались тогда, когда вы их запланировали? Недавно распространилась поговорка «расскажи Богу о своих планах – пусть он повеселится». Она об этом.

По Талебу, логика «черных лебедей» делает то, что вы не знаете, гораздо более важным, чем то, что вы знаете. Большинство «черных лебедей» случились только потому, что были неожиданными. Если бы возможность террористической атаки 11 сентября считалась реальной, то эта атака была бы невозможной.

Невозможность предсказать масштабные события делает невозможным, по Талебу, предсказание хода истории. Однако мы действуем так, как если бы могли предсказывать исторические события и даже, более того, менять ход истории. Мы пытаемся предсказать, что будет с нефтью через 30 лет, но не можем предсказать, сколько она будет стоить следующим летом. В силу этого, по мнению Талеба, эксперты знают не больше обычных граждан о будущем, однако умеют продавать свои предсказания с помощью графиков и цифр. Поскольку «черные лебеди» непредсказуемы, мы должны приспособиться к их существованию, а не наивно пытаться их предсказать.

Хорошим примером использования «черных лебедей» в своих целях является история про Ходжу Насреддина и ишака. Он не пытается предсказать будущее, а только знает, что за 20 лет случится какой-нибудь «черный лебедь», который избавит его от необходимости учить ишака говорить.

Другим важным обстоятельством, по Талебу, является склонность людей учиться частностям, а не общим закономерностям. Чему люди научились благодаря 11 сентября, вопрошает он? Научились ли они тому, что некоторые события, определяющие жизнь, находятся далеко за пределами царства предсказуемого? Нет. Обнаружили ли они дефектность во встроенной в нас общепринятой мудрости? Нет. Так чему же они научились? Они научились конкретным правилам, как избегать попадания исламских террористов в самолеты.

Другим примером слишком конкретной реакции (на опыт Первой мировой войны в данном случае) является строительство линии Мажино французами перед Второй мировой войной. Талеб предлагает следующий софизм: «Мы не способны сами собой научиться тому, что мы не учимся тому, что мы не учимся». Особенность наших умов состоит в том, что мы учимся фактам, а не правилам, и в силу этого нам особенно трудно обучиться метаправилам (например, тому, что нам плохо даются правила), полагает Талеб. Иначе говоря, никто не понимает, что история никого не учит.
Непредсказуемость и отказ от прогнозирования

О возможной глобальной катастрофе можно почерпнуть много ценного из русских пословиц и других источников народной мудрости. Начнем с классического: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Это означает, что ни одна гипотеза о возможной причине глобальной катастрофы не станет общепризнанной, пока не произойдет некое событие, однозначно удостоверяющее ее возможность, иначе говоря, пока катастрофа не начнется. Многие сценарии глобальной катастрофы оставляют очень маленький зазор между началом события и самим событием. Например, невозможно доказать, что есть шанс случайной ядерной войны, до тех пор, пока она не произойдет. То же самое касается и искусственного интеллекта – невозможно доказать, что возможен универсальный самообучающийся ИИ до того, как он будет создан. Более того, предупреждения алармистов парадоксальным образом действуют успокаивающе, создавая привычный фон. Мы хотим уподобиться Маше из сказки «Маша и медведи», которая и на кроватке полежит, и пирожок надкусит, и уйдет из дома незамеченной – обычно эту аналогию приводят в отношении экономики (Goldilocks economy), но это так же верно и применительно к новым технологиям.

Теперь вспомним такое высказывание, как «после нас хоть потоп» – оно в утрированной форме называет естественно присущую людям склонность резко снижать оценку значения событий, которые могут произойти после их смерти. По этой (но не только) причине многие люди не составляют завещания: им все равно, какие будут проблемы у их родственников после их смерти. Окончательное человеческое вымирание – это событие, которое произойдет после смерти последнего человека, и очень мало шансов оказаться именно этим последним человеком. Эта склонность к прожиганию жизни, «к пиру во время чумы» перед лицом неминуемой смерти, уравновешивается в человеческом сознании ощущением собственного бессмертия. Нам трудно себя убедить в том, что «сколько веревочке ни виться, а конец-то будет», и даже думая о неизбежности собственной смерти, мы прибегаем к абсурдной в данном контексте модели «авось пронесет».

Печальным кладезем научно-технической мудрости являются законы Мерфи в духе классического «все что может испортиться – испортится»: это не означает, что любой проект кончится плохо, но рано или поздно любой возможный сбой где-нибудь произойдет. Другой закон Мерфи, который помогает нам понять значение предсказаний: «Что бы ни случилось, всегда найдется человек, который будет утверждать, что знал это с самого начала».

Американский исследователь глобальных рисков Майкл Анисимов приводит следующий пример непредсказуемости и сложности влияния новых технологий на человеческую историю. Фриц Хабер (1898–1934) – одна из наиболее противоречивых фигур в науке и истории. Будучи химиком, он разработал процесс Хабера, который делает возможным связывание атмосферного азота и синтез аммиака. Аммиак, создаваемый по процессу Хабера, используется для производства синтетических удобрений во всем мире, эти удобрения применяются в сельском хозяйстве более чем третью человеческой популяции, обеспечивая едой миллиарды людей, которые иначе бы вообще не существовали. До этого изобретения добыча удобрений состояла в соскабливании помета летучих мышей со стен пещер или извлечении их из азотосодержащих скал в Чили. За свое открытие Хабер получил Нобелевскую премию по химии в 1918 году.

К сожалению, будучи немецким военным ученым, в ходе Первой мировой войны Хабер провел много других исследований, которые нельзя назвать иначе как чудовищными. Его называют отцом химического оружия за разработку отравляющих газов, которые использовались во время Первой мировой войны, хотя эта практика была запрещена Гаагскими соглашениями 1907 года. И только в 1997 году применение и накопление химического оружия было запрещено во всем мире Конвенцией по химическому оружию. Хабер также разработал знаменитый газ «Циклон Б», который использовался для убийства миллионов евреев, цыган и гомосексуалистов во время холокоста. Ирония судьбы в том, что сам Хабер был евреем, и десятки членов его родни были убиты «Циклоном Б» в концентрационных лагерях.

В 1915 году жена Хабера, химик и его сотрудник, была настолько потрясена исследованиями своего мужа, что выстрелила себе в грудь из его армейского пистолета прямо в саду их дома. Хабера это особенно не озаботило: он нашел себе новую жену, у которой не было проблем с его ужасными занятиями. Он умер в швейцарской лечебнице в 1934 году, так и не узнав о геноциде, который совершался с использованием его газа в ходе Второй мировой войны. Его сын Герман, который эмигрировал в США во время войны, в 1946 году тоже покончил с собой.

Эта история показывает, что нам очень трудно отличить позитивный и негативный смысл тех или иных научных открытий и видов деятельности, и одни и те же направления исследований могут приносить как несметные блага, так и соразмерные им опасности.

Можно задаться вопросом, почему именно глобальная катастрофа, ведущая к человеческому вымиранию, выбрана в качестве самого важного, в отрицательном смысле, возможного будущего события. Ведь можно сказать, что смерть страшна только в той мере, в какой жизнь имеет некую позитивную ценность. Подобное поведение типично для человеческих существ, когда выгоды затмевают риски. Однако я предлагаю рассматривать выживание человечества не как абсолютную ценность саму по себе, а как универсальное средство для любых других целей, которые могут отличаться у разных людей. Выбор какой-то одной ценности, отличной от человеческого выживания, – это всегда шанс, что возникнет ситуация, когда ради нее будет стоить рискнуть всем. Однако выбор «человеческого выживания» как универсального средства (при этом оставляя вопрос о главной цели на усмотрение каждого) исключает такую ситуацию.